Сага о Белом Свете. Порнократия - Евгений Черносвитов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Разевай рот шире! Мало, что обещают, чтобы заманить в эту дыру – Уссурийск, где круглые сутки военные самолеты гудят над головой…»
«Другие живут… Ко всему привыкаешь! Зато сам себе хозяин и квартира со всеми удобствами: теплый туалет в квартире, и душ круглосуточно…»
«Ты же привык ср..ть на улице… А тут дома будешь вонять!»…
Этот разговор происходил между Сергеем Васильевичем Хорошко и его мамой-сестрой, бабой Любой. В деревянном доме за высоким забором с огромными воротами, вечно закрытыми бревном, положенным поперек на железные крюки. Справа в воротах была калитка, высотой два метра (ворота – два с половиной метра высотой), и шириной в полтора метра. Как раз по размерам бабы Любы. Деревня Спиридоновка, которой вот уже два века, как исполнилось, находилась в тайге. Участок Хорошко был на отшибе. Почти с га, и весь обнесен сплошным и высоким забором: через каждый метр – бревно, с заостренным верхом. Настоящий русский Замок, учитывая двухэтажный дом-пятистенок с пристройками для коровы, свиней, кур и гусей. По проволоке на цепях с кольцами бегали два волкодава, которые жили в разных концах участка, каждый в собственной будке, хорошо утепленной мхом, с медвежьими шкурами на земле. И в сорокаградусный мороз собакам было тепло. Половину участка было отведено под огород – картошку, грядки и теплицы под огурцы корейские и помидоры, под морковь и редьку, – короче, подо все, что можно вырастить самим, если не лениться! А перед домом¸ прямо перед окнами кухни и столовой, была длинная грядка, метров триста и шириной в полтора метра – для чудо цветов, которые дико росли в Уссурийской тайге. А половину участка представляла сама тайга, посаженная руками родителей Сергея: сосны, ели, кедры, березы, калина и рябина, пробковые деревья, черешня, абрикосовые деревья и тис. Кусты черной и красной смороды, с огромными, с виноградину, ягодами. Были также лианы аралии маньчжурской с гроздьями черных душистых ягод, которые глушили запах самогона, лимонник, годившийся в чай круглый год и засушенными ягодами и засушенными веточками. Никакие заморские лимоны с ним не сравнятся! Были поляны: земляничная, черемшовая, дикого лука, ландышей, красного мака и… подснежников! Удивительной красоты цветов, которые вылезают из-под снега, когда он еще и не думает таять! Вокруг дома росли фруктовые деревья: ранет, сливы, много сортов груш, присыпные яблони, вишня. Малина росла вдоль забора. На зиму ее нужно было обрезать наполовину и прикапывать землей, хотя взята она была из тайги… По углам дома росли громадные кусты японской сакуры.
От кого такая ограда и злющие собаки, размерами с годовалого медведя? Ни от тигров, которых тогда часто можно было встретить в тайге. Тигры, ведь, никогда, даже голодные, на людей не бросаются и к жилью не подходят. Медведи – их очень много в Уссурийской тайге, могут придти к человеческому жилью за едой. Тогда они опасны, ибо человека задрать и утащить в тайгу в два счета могут. Но – только шатуны, которые почему-то не уснули в берлоге, когда пришла зима. Но и не от них такой забор строился! А от людей! Много тогда было беглых из колоний – а их в округе было две: одна общего режима, а другая – строгого. Если такие люди проникнут в дом – мужиков и детей зарежут сразу, а женщин изнасилуют, и тоже под нож! Но был у жителей Спиридоновке еще один страх, который жил у них в крови. Это страх набегов японцев! В девятнадцатом веке японцы часто нарушали границу с Россией и промышляли набегами на деревни и города. Самураи объединялись в небольшие отряды специально для набегов. После гражданской войны, когда Красная Армия разгромила японских и американских интервентов и белогвардейцев на Дальнем Востоке, набеги прекратились. Вот, где родился Сергей Васильевич!
Маме его было 60 лет, а папе 75, когда Сережа появился на Свет. Баба Люба была его родной сестрой, старше его на 40 лет! Она родилась семимесячной. Но росла быстро, и выросла в огромную бабу! Слово «женщина» – как-то к ней мало подходило! К 18 годам рост у нее был 2 метра 15 сантиметров. Обувь 45-го размера. Голова большая, никакая мужская шапка на нее не налазила. Лицо скорее подошло бы мужчине, и то, словно вырубленное топором из чурки. Она чем-то напоминала лицом Щелкунчика, но очень большого. Особенно сразу при виде ее бросались в глаза лошадиные зубы, которые толстущие губы никак не могли полностью закрыть. Была она физически чрезвычайно сильной. Трехметровое бревно, толщиной в полметра из сырой ели сама поднимала на плечо и несла, как перышко! Руками рвала подковы. И пальцами сгибала без натуги пятаки. Но с умом у бабы Любы было все в полном порядке. Окончила на одни четверки восьмилетку, а потом с отличием – фельдшерско-акушерский техникум. Родители не хотели второго ребенка, опасаясь, что родится какое-нибудь чудовище! Мама Сережи долго не старела, как женщина, и в 59 лет забеременела. Через девять месяцев родила… ангелочка! Младенец был с огромными синими глазами, которые еще на родильном столе уже осматривали мир с любопытством: куда это он пришел, и откуда, пока маме перерезали пуповину. Рос и развивался стремительно: говорить начал в полгода, ходить в девять месяцев. Крепкий ангелочек и сильный рос. Все игрушки сразу ломал, ручонками давил целлофановых уточек, отрывал лапы и голову у плюшевых зверюшек. Через два года после рождения Сережи, его мама слегла и вскоре умерла. Отец отметил 40 дней смерти жены, и тоже лег и умер. Сергея воспитывала сестра – баба Люба. В пятнадцать лет Сережа был копия Сергей Есенин! Только сантиметров на пять выше его, и в плечах шире. На этажерке с книгами Есенина стояли два портрета – один Сергея Есенина, другой – Сергея Хорошко! Все, кто приходил к Хорошко в гости не мог различить, кто есть кто на фотокарточках! Сережа, конечно, носил прическу, как у русского великого поэта. И с пятнадцати лет, почти круглый год, кроме жарких летних месяцев и зимних, с суровыми морозами – не снимал с головы шляпу, купленную бабой Любой во Владивостоке. Но стихи писать никогда даже не пробовал! Сходство с Есениным было только внешнее. Характер у Сергея Хорошко был совсем иной. Его интересовало сумасшествие. Возможно потому, что соседом Хорошко был Павел Зарипов, страдающий с детства безумием, по причине которого каждый год на несколько месяцев ложился во Владивостокскую областную ПБ. Был он на десять лет старше Сергея, и когда возвращался из ПБ на побывку домой, узнавал только Сергея и только с ним мог «делиться» своим бессвязным бредом об абракадабре. Сергей понимал его. Можно сказать, что Павел тоже понимал Сергея – больше никого он не понимал!
Как-то в тайге Сихоте-Алиня.
«Мальчик! Ты не заблудился? Что-то не видно и не слышно твоих родителей!»
«Не! А родители мои давно померли. Я один всегда по тайге хожу. Все лето…»
«А где ты живешь и с кем?»
«В Спиридоновке…»
«Да это же 100 км отсюда!»
«105 км.»
«И давно ты в тайге?»
«Месяц уже».
«А чем питаешься?»
«Рыбу ловлю в затонах. Кроликов за уши. Грибами и ягодами…»
«С кем же ты все-таки живешь? Кто тебя такого юного в тайгу отпускает одного?»
«С бабой Любой. Извините, с Любой, моей сестрой. Родители мои давно умерли. Один за другим. Сестра на 40 лет меня старше. Она меня и воспитывает…»
«Хорошо, однако, воспитывает, – сказал мужчина, одетый, как геолог, лет пятидесяти, и добавил, – если подумать, то действительно хорошо!»
«А тигров не боишься? Их здесь дом!»
«Я сам их ищу. Много раз находил. Близко подпускают. А на людей они никогда не бросаются! Это люди их убивают из-за шкуры…»
«Ты прав, таежник! Тебе лет 12—13, так? И сколько ты уже по тайге ходишь?»
«Мне двенадцать с половиной лет. А по тайге я хожу с десяти с половиной лет….»
«Солидный стаж, однако! Я тоже по тайге хожу… Уже лет двадцать скоро будет!»
«Как тебя зовут?»
«Сережа… сейчас скажете, что меня назвали так в честь Сергея Есенина, на которого я очень похож!»
«Не! Когда тебе давали имя, на нашего великого поэта ты еще не был похож… А вот сейчас – копия юный Сережа Есенин! И стихи, наверное, пишешь?»
«Не! Стихи не пишу, и писать не буду. Люблю читать стихи, а писать не тянет! У меня другой характер, чем у поэтов. Я думать люблю…»
«И о чем ты думаешь?»
«Да обо всем, что вижу. Тайга – лучшее место для мыслей!»
«А ты не просто смелый и умный мальчик… Ты мудрый. Слышал, есть такая наука, философия… Ты уже философ!»
«Не знаю. У нас есть книжка Вольтера. Философские повести. Прочитал ее. Мне такая философия не по душе. Моя философия живая. Моя философия – тайга!»
«Хорошо сказал! А Океан, что о нем думаешь?»
«Боюсь и думать! Дух захватывает, когда на берегу стою. Себя жалко становится и плакать хочется… Я никогда не купаюсь в Океане, только в реках… Уже и в Самаргу вдоль и поперек переплывал, и в Уссури…»
